Жизнь первой жены прославленного художника Ивана Айвазовского – Юлии Гревс - была несладкой. Муж бил ее смертным боем, да так, что женщина решила написать письмо царю-батюшке, заступнику.
Дочь врача-шотландца на русской службе, Юлия вышла за русского художника-мариниста армянского происхождения в 1848 году. Ему тогда был 31 год, ей – 19 лет. Она была обычной гувернанткой, а он - видный жених. Однако же он выбрал именно ее, скромную, тихую, послушную бесприданницу, за которой не стояла мощная семья и влиятельные родичи. Достаток, четыре дочери, счастливая семейная жизнь - на первый взгляд все в этой семье было нормально. Жена всерьез помогала мужу в его археологических изысканиях: сама занималась просеиванием земли из гробниц, вела учет находкам, отправляла их в Петербург. Она хотела разделить с супругом его жизнь и судьбу. Но не сложилось.
Биографы художника часто упрекают Юлию Гревс в том, что, дескать, заскучала вертихвостка в глуши, художник хотел творить, а она блистать на приемах. Ему идеально работалось в родной Феодосии, она же требовала вывозить ее в Петербург или хотя бы Одессу. Айвазовскому было не до этого, поэтому жена бросила прекрасно налаженный быт, забрала дочерей и сбежала в Одессу к своей матери - самовольно, без документов и без денег. В памяти потомков вина за неудачу брачного союза была возложена практически полностью на ее хрупкие плечи. Но так ли все было?
В фонде III отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии, хранящемся в ГА РФ, существуют крайне любопытные свидетельства, позволяющие взглянуть на этот семейный конфликт с точки зрения жены. Читаем письмо Юлии Яковлевны, которое она написала в 1870 году Александру II. По иронии судьбы письмо датировано 8 марта.
"Молодой, не знающей жизнь и людей, я вышла замуж за художника Ивана Константиновича Айвазовского, с которым была знакома весьма короткое время. Ревнивый и властолюбивый его характер приучил меня к покорности и боязни мужа. Вскоре он повез меня в Феодосию, где я была принуждена жить в продолжение двенадцати лет в кругу многочисленного его семейства, пропитанного воспитанием и нравами восточными - во всем противоположными полученному мной воспитанию, и я подпала под совершенную от них зависимость, под влиянием всех возможных с их стороны интриг с целью поселить раздор между мужем и мной и удалить его от меня и детей для своекорыстных целей.
Характер моего мужа и прикрытая лишь только наружным лоском, из опасения света, необузданная его натура, все более и более проявлялись в самом грубом и произвольном со мной обращении. Дурное на него влияние его семьи еще значительно усилилось по приезде из-за границы его брата отца Гавриила, воспитанника иезуитов.
Несправедливости и жестокость моего мужа ко мне, грубость и запальчивость внушили как мне, так и детям нашим, непреодолимое к нему чувство боязни и страха до того, что мы вздрагивали, когда слышали приближающиеся его шаги.
Постоянные эти волнения и душевные огорчения, невыносимые нравственные страдания и угнетения мало-помалу подточили мое здоровье и наконец вызвали, при других еще причинах, тяжкую болезнь, которая продолжалась три года, и последствия которой до настоящего времени кажутся неизлечимыми.
Болезнь моя, не вызывая сострадания, лишь только усилила озлобление и необузданность моего мужа до варварства, и я нередко подвергалась насилиям, следы которых были видны на всем теле и даже на лице.
Однажды муж мой бросил меня оземь в присутствии нашего управляющего; дети мои меня подняли, но от падения и нравственного потрясения кровь пошла у меня горлом. Другой раз он вывихнул мне руку, о чем может свидетельствовать вправивший ее пользовавший меня врач Эргардт и таврический вице-губернатор Солнцев, посетивший меня вслед затем.
С угрозой меня зарезать, он бросился на меня, больную женщину, с бритвой, я успела с силой, которую дает иногда отчаянье, вырвать ее из его рук и выбросить в открытое окно.
В припадке бешенства он другой раз схватил меня за горло, и я была освобождена из его рук сестрой доктора Эргардта, которая в то время находилась у нас в доме, но долго я носила на шее знаки от этого насилия. Этот последний поступок мужа моего вынудил меня послать за феодосийским полицмейстером Пасынковым, который при спросе о том должен будет подтвердить, как это, так и многое другое, хотя он потворствует во всем моему мужу.
О болезни моей и о перенесенных мной от мужа многократно побоев и насилий может свидетельствовать доктор Эргардт, нередко, как домашний врач, бывший тому свидетелем, а также и домашняя прислуга...
Вот та жизнь, которую я терпела двадцать два года, терпела, потому что единственным освобождением мне представлялась смерть, а также опасаясь осуществления угроз моего мужа, что он меня отправит к моим родным, а оставит у себя моих детей, единственное моё утешение, мою радость, мою жизнь.
Физические и нравственные страдания окончательно отняли у меня всякую силу воли, всякую самостоятельность, и от страха я покорялась горькой и, как мне казалось, неизбежной моей судьбе!
Три года тому назад, по счастливому стечению обстоятельства, нам удалось приехать в Одессу на зиму и, хотя муж мой чувствовал и понимал, что местные условия налагали на него узду общественного мнения, которой он не знал в Феодосии в кругу своих родных и других притворствующих ему лицах, — я тем не менее и тут должна была переносить его буйства, которые должны быть памятны прислуге гостиницы «Франции», в которой мы жили, и носить на лице следы его грубых оскорблений.
С тех пор мне удалось оставаться в Одессе, так как продолжающееся до сего времени болезненное моё состояние лишило меня возможности предпринять путешествие, и муж мой возвратился без нас в Феодосию.
Тут впервые мы вкусили блаженство спокойной богоугодной семейной жизни, нарушаемой лишь только кратковременными приездами и переполненными угрозами и упреками письмами моего мужа; но тут и я стала сознавать свои человеческие права угнетёнными рабством, и все свои священные обязанности относительно моих детей, их счастья и нравственного спокойства, — я узнала свои права как мать
Ввиду всего этого, по здравому обсуждению, поддерживаемая убеждениями моих взрослых детей, и их уверений, что они готовы даже своим трудом снискивать себе пропитание, чтобы спасти меня от тяжких мучений и истязаний, которым они были постоянными свидетелями, и уповая на помощь Всевышнего, я наконец решилась остаться в Одессе и не отправить в Феодосию, по требованию мужа, моих детей, для окончательного расстройства их здоровья».
Финальный аккорд вышел патетическим: "Убежденная по совести, перед Богом, что я свято исполнила свой супружеский долг, что я переносила от мужа сверх своих сил, и не желая срамить отца моих детей судебным преследованием и обнаружением сокровенных семейных тайн - я припадаю к стопам Вашего Величества, моля о справедливости и ограждении моего материнского достоинства, моих человеческих прав, дарованных щедротами Вашими каждой вышедшей из крепостной зависимости крестьянке. Я молю для себя и детей моих одного только спокойствия и ограждения от грубого произвола! Вашего императорского величества верноподданная Юлия Яковлева Айвазовская, рожденная Гревс".
Это послание не достигло августейшего адресата лишь потому, что проблема была решена III отделением, могущественным ведомством, чьим предназначением, по легенде, было утирать слезы страждущих.
Жандармский подполковник Кноп и его руководитель, шеф Отдельного корпуса жандармов Петр Андреевич Шувалов встали на защиту обиженной англичанки и ее дочерей и принудили строптивого художника уступить желаниям жены.
Свидетель Эргардт к тому же подтвердил, что Айвазовская «перенесла самые страшные женские болезни, от которых страдает до настоящего времени, что при всяком улучшении её болезни она возобновлялась через грубые и насильственные с нею поступки её мужа», которым он, Эргардт, в качестве домашнего врача, часто был свидетелем; что он однажды »вправил руку Айвазовской, которую ей вывихнул её муж», что сестра его, Эргардта, высвободила её из рук мужа, который схватил её за горло и стал душить, и что следы этого насилия были долго видны на шее; так равно он «неоднократно видел на её теле значительные синие пятна, свидетельствующие о полученной контузии».
Полицейские также выяснили: «Насколько г-жа Айвазовская была во всех отношениях подвергнута тяжким оскорблениям и мучениям даже со стороны родственников её мужа, чуждых всякого европейского воспитания, явствует из одного того случая, что во время тяжкой и опасной её болезни, мать её мужа вместе с ним вошла в её комнату и, в присутствии детей и доктора, обратилась к больной, кричавшей от невыносимой боли, со словами: «Чего ты ревёшь? Доктор сказал, что ты через два часа сдохнешь».
Шувалов категорически считал доказанными факты жестокого обращения и истязаний Айвазовским своей супруги. Отношение художника к жене, описанное ею в письме императору, подтверждалось и другими фактами. Так, в одном из своих донесений Кноп писал, что "ей нередко случалось получать от мужа щелчки в нос, от которых темные пятна расходились по всему лицу или встречать лицом брошенные в неё подсвечники".
14 апреля 1870 года Кноп докладывал Шувалову: "Имею честь донести, что художник И.К. Айвазовский прибыл в Одессу вечером 3 сего апреля и остановился отдельно от семейства, в гостинице. Дочерям, встретившим его на дебаркадере железной дороги, он высказал большое озлобление против их матери, поступок которой называл подлым, но вместе с тем с полной уверенностью объявил, что он на другой день пойдет к генерал-губернатору и покажет жене, что значит на него жаловаться.
На другой день он действительно явился с визитом к генерал-адъютанту Коцебу и был немало удивлен тем, что генерал-губернатор вполне одобрил принятую его женой меру и знает все подробности его семейной жизни. Из слов Его Высокопревосходительства мне известно, что Айвазовский, бледный как смерть, едва сдерживал свое бешенство, но, хотя угрожал и оправдывался тем, что докажет, что жена его жила в близких отношениях не только с доктором Эргардтом, но и со всякими другими, - он однако согласился разрешить ей избрать вместе с дочерьми место жительства по ее усмотрению, но только не в Одессе, где ее будто бы подстрекают против него и выдавать ей по 300 рублей в месяц".
Вскоре Кнопу удалось несколько успокоить гнев ревнивого мужа. Воспитательная беседа, длившаяся 2,5 часа, дала подполковнику "полное нравственное убеждение в том, что Айвазовский вполне сознает, что мною собраны неопровержимые против него доказательства". И если поначалу художник гнул прежнюю линию: "Говоря очень много и горячо, желая обвинить жену, он дошел до того, что сказал, что она однажды, когда он заперся в своей комнате, разломала дверь и, ворвавшись в комнату, бросилась на него", то затем внезапно "положительно отверг, что он будто бы говорил генерал-губернатору о неверности своей жены, и торжественно заявил мне, что он ее никогда не подозревал в неверности в физическом отношении, а лишь только в нравственном, и ревновал, как ревнуют собаку, фортепиано и тому подобные".
Более того, Айвазовский подписал любопытнейшую расписку, заверенную губернатором Коцебу и Кнопом: "Признавая необходимость жить отдельно от моего семейства, я, нижеподписавшийся, даю сию расписку в том, что я: 1) добровольно разрешаю моей жене Юлии Яковлевой Айвазовской вместе с четырьмя нашими дочерями: Еленой, Марией, Александрой и Иоанной - жить в г. Одессе или в другом городе, по ее усмотрению, а также, в случае надобности, временно выехать за границу, и с этой целью выдаю бессрочный вид на свободное ее с дочерями жительство; 2) на содержание жены моей с дочерями я обязуюсь выдавать ей ежемесячно впредь по триста рублей, а также передать моей жене или уполномоченному ей лицу, принадлежащее ей имение Кринички; 3) выслать моей жене тотчас по приезде моем в Феодосию метрические свидетельства о рождении и крещении наших дочерей. Условия эти обязуюсь исполнить свято и ненарушимо; но ежели жена и дети пожелают приехать ко мне в Феодосию временно или на постоянное жительство, то я приму их с удовольствием, в чем подписываюсь г. Одесса, апреля 7 дня 1870 года".
Впрочем, усилия жандармов по урегулированию семейной драмы дали лишь временный эффект - брак Ивана и Юлии Айвазовских в 1877 г. увенчался разводом. Юлия не препятствовала общению дочерей с отцом. Художник даже пытался получить разрешение на усыновление одного из своих внуков - чтобы передать фамилию. Художник направил прошение государю: «Не имею сыновей, но Бог наградил меня дочерьми и внуками. Желая сохранить свой род, носящий фамилию Айвазовский, я усыновил своего внука, сына старшей дочери — Александра Латри, ребенка мужского пола доктора Латри, о котором я уже сделал объявление. Осмелюсь просить усыновленному внуку Александру дать мою фамилию, вместе с гербом и достоинствами дворянского рода».
Хотя 65-летний Айвазовский женится на 25-летней вдове мелкого Феодосийского купца, армянке Анне Бурдазян, детей в этом браке не было. Молодую жену можно увидеть на картине «Сбор фруктов в Крыму», написанной в 1882-м, в год, когда Айвазовский женился на Анне.
