Все эти отрывки из воспоминаний ветеранов собраны мной на сайте "Я помню". Герои Великой Отечественной войны". Это рассказы пехотинцев, артиллеристов, танкистов, летчиков и многих других советских воинов разных родов войск. Просто рассказы, десятки рассказов о войне - какой они ее запомнили. Один абзац - одна чья-то история. Обсудить можно в моём Телеграм
...Если я вижу, что у человека мало наград, значит точно пехотинец с передовой. А если наград по пояс, значит точно из тыловиков, "коллекционер"... Помню, был у нас один трусоватый старшина по фамилии Пурич, так у него только ордена были, и ни одной медали, хотя к фронту он и близко не подходил. Как-то вызвал его капитан к себе, мы шли вместе, и тут начался артобстрел, так я и оглянуться не успел, а он уже в тыл бежит... Другой помню, такой невысокий молодой парень, охранял одного политработника и имел шесть медалей "За Отвагу". Шесть!!! Я то прекрасно понимаю, что это за награда, что эта медаль почетнее, чем орден. Спросил его: "Что ты такого совершил? Какие подвиги?" "А что, - говорит, мне выписывают, я и беру"...
...В госпитале не было женских палат вообще, а была только гауптвахта. Из гауптвахты освободили людей, а меня туда поселили. Гауптвахта была в землянке, на полу вода. Доски были наложены просто так, в грязь. Как раз был день 8 марта. Вспомнил начальник госпиталя, что есть раненая девушка в госпитале. Меня вынесли с гауптвахты и показали генералу, который в госпитале был с инспекцией. Начал меня расспрашивать: «О, девушка! На фронте с сорок первого года! Две медали «За Отвагу»! И Вы все на фронте?» Я отвечаю: «да, стойкий оловянный солдатик» - «а в какой палате Вы находитесь?» - «а на гауптвахте». Он дал всем нагоняй, мне выделили уголок в палате. Я забыла фамилию этого генерала. Спрашивает: «как ты столько лет продержалась-то?» Я отвечаю: «не знаю я. Вера Барбашова убита, Аня Шмидт убита, Маша Лугина убита, а я среди них была, и жива осталась».
...Кто молодые были, те искали выпивку. Это только в кино, каждый немец со «шмайсером», а каждый вечер, нам старшина роты, по сто грам «наркомовских» наливает в кружки. "Наркомовские» давали нам только в наступлении и то редко. После войны у нас в полку 23 человека , из обозников, выпили древесный спирт и померли.
...Самый страшный эпизод - форсирование Немана. Те, кто после него выжил, на предплечье сделали себе татуировку "12.09.1944". Вот смотри... Форсировать реку было полнейшим безумием. Но ведь как... вперед бога мать! Наш берег пологий песчаный, немецкий отвесный. Приготовили резиновые шлюпки, погрузили пехоту. От разведвзвода пошла группа на двух шлюпках. Нас же не слышно и не видно, а пехота... То чем-то загремят, то по воде веслами шлепнут. Немцы дали нам выплыть на середину реки... Страшнее мы ничего не видели... Неман весь вскипел. Мы попрыгали из лодок. По течению человек девять нас выплыло в расположении соседней дивизии. Стали подплывать к берегу, а оттуда пехота из пулеметов по нам начала лупить. Мы их обматерили - огонь прекратился. Вытащили нас на берег и в СМЕРШ. Потом сообщили в дивизию, из дивизии приехал начальник разведки и нас забрал.
...Однажды врач меня обидела сильно. У меня что-то с ногой случилось, такая боль дикая, что наступить на ногу не могу. А внешне ничего не видно. Я пришла к ней, а она посмотрела, и говорит мне «симулянтка!» Я думаю «ничего себе, симулянтка, с сорок первого года в боях!». А это в 1945 году было. Потом слышу еще, что врач говорит: «сегодня в бой идем, вот она и симулирует». Я обиделась страшно и кое-как ушла оттуда. А идти не могу. Увидела повозку, которая шла как раз в наш полк. Меня привезли. Что делать-то? Я такая обуза для ребят, без ног! К вечеру у меня нога распухла так, что и в сапог не лезла. А там как раз понадобилась какой-то взвод пулеметный на танк посадить. Я говорю: «давайте наш взвод на танк, раз я ходить не могу, поедем!» Танки вывезли нас на позицию, мы рассредоточились, а танки пошли на свою позицию, отступили. Мы остались одни, вырыли окопчики, сидим и ждем. И вдруг мы смотрим – из леса напротив выходят немецкие танки! А наших танков нет! А пехота-то где? Так что получается, что наш взвод остался в одиночестве, три пулемета и все. Думаю, ладно, огонь открывать мы не будем, это бесполезно. Пусть они пройдут, и мы попробуем их сзади атаковать гранатами – вот такое я решение приняла. Ребята мои заволновались. Я им говорю: «ребята, вы же знаете, я убежать не могу. Сами знаете, какая у меня нога – я никуда не убегу. И вам я приказывать тоже не могу на верную смерть оставаться. Так что оставьте мне гранат побольше, а сами как хотите». Никто не убежал.
...Очень много было вшей. Особенно зимой, руку за пазуху сунешь, десяток точно вытащишь. Один или два раза за зиму нас отводили во второй эшелон, километра на два от линии фронта, где устраивали нам баню. В одном сарае раздеваешься, и голяком по снегу в другой. Там вода нагретая. Немного помоешься, так, намочишься только. Белье в прожарку отдавали. А через пару дней, что мылся, что не мылся, снова заедают.
..."За Родину! За Сталина!" мы не кричали. А пехотинцы в атаке иногда кричали. Идеология была мощным объединяющим фактором. Знали, за что воюем, и в победе не сомневались.
...Я стоял у открытых дверей вагона, мне нравилось наблюдать за природой и думать, мечтать о чём угодно, но только не о войне, я вообще почти не думал о войне. У меня была твёрдая уверенность, что меня не убьют. Мне казалось, что даже колёса нашего поезда выбивали: "будешь жить...будешь жить..." - это конечно мистика, фантазия, но я почему то был твёрдо уверен, что увижу ещё своих родных, свой Челябинск.
...Командир расчёта приказал мне войти в караул для охраны двух миномётов, в ночное время, т.е. с 18-00 до 22-00. Приказ я выполнил и в 22-00 заглянул в землянку, и тихонько спросил: "Кто меня будет подменять?". В ответ я услышал мат "высшей категории". Я подумал и решил, что ещё пару часов я подежурю, а утром разберёмся. Прошло ещё два часа, и я уже смело спросил: "Кто меня будет менять? Я почти всю ночь отстоял на посту!" Через несколько минут из блиндажа выскочил сам комбат в белых кальсонах, белой рубахе и с пистолетом в руке (он очень был похож на Чапаева, но в тот момент мне было не смешно). - "А, ну пошли за мной!"- крикнул комбат, с добавкой мата, и повёл меня в овраг. - "Сейчас я тебя расстреляю!". Он отошёл метров на 10 и поднял пистолет.... Вот как чувствует себя человек, если ему осталось жить несколько секунд? Человек в этот момент тупеет, он никого не вспоминает, не о чём не думает, он отключается от жизни. Это очень странное состояние, я бы никому этого не пожелал. Расстрелять надо врага! А я что сделал? Нарушил дисциплину, не выполнил приказ? Вот так на войне солдаты гибли от своих же "командиров"... Через минуты 2-3 комбат очухался, грубо говоря, и громко сказал: "Стоять будешь до утра! Пока не рассветёт!", и пошёл в блиндаж (видимо замёрз).
...Я верил, что останусь живым. Было ли мое убеждение наивным?.. Меня все эти годы ждала с фронта моя любимая девушка Полина. Мы полюбили друг друга еще в школе. Даже в самых тяжелых боях на передовой я надеялся, что ее любовь сохранит меня от вражеской пули. После войны я приехал к ней. Служил я тогда в Северной Корее, в таких местах, где не было никаких нормальных условий для жизни, где даже для простого солдата служба была тяжелейшим испытанием воли и духа. Она поехала со мной на Восток. Когда родилась моя дочь, роды мы принимали сами, ближайший врач находился в пятидесяти километрах от моей заставы. А сейчас у меня уже 8 правнуков. Сам факт, что солдат или офицер честно воевал на передовой и уцелел, трудно осмыслить. Остаться живым в той «мясорубке» было везением.
...Когда немцы сдавались подразделениями, мы их выстраивали, и они сдавали нам своё оружие и часы. У меня в результате было несколько десятков часов. Так мы их совершенно не ценили. Даже стреляли по ним вместо мишеней на спор друг с другом. Попадёшь в часы, он тебе вместо них свои отдаст. А не попадёшь, так всё равно свои часы отдаёшь. А вот как перешли границу, тут уж увидели, в каких обносках наши советские люди, и поняли ценность трофеев, которых у нас уже не было.
...Когда в кино показывают, что солдаты в атаке кричат "Ура" - это все свистеж! Да кто там кричал "Ура"?.. У нас, например, не кричали, зато у нас был такой случай. Мы стояли на Мораве, и там была такая дамба, за которой залег наш батальон. Я как раз принес пакет, и увид, что командир батальона собрал человек восемьдесят, и на счет "три" все начинали кричать "Ура". Сразу выезжал немецкий бронетранспортер, и по этому месту начинал строчить из крупнокалиберного пулемета. Но мы же лежим за дамбой, и он нас не доставал. Перебежали в сторонку на пятьдесят метров опять кричим. Снова выезжал этот бронетранспортер и опять давай шерстить... Вот так мы им нервы трепали, на психику давили, и должен сказать, что на них это действовало.
...Хорошо, что все награды я носила на себе, и их не украли. Думали, наверное, что у меня трофеев целый чемодан. Мы же пехота, а трофеев если набрать, то что делать с ними? За собой таскать? У нас же и так пулемет, и никакого транспорта. Это может быть тыловые части что-то набирали себе, у них и машины и повозки были. А у нас пулемет, куда с ним еще. Разве что чистое нижнее белье мы брали, и переодевали, и по мелочам – часики трофейные у меня были, и те тоже украли.
...-В один день со мной, судили капитана, кавалера семи орденов. За попытку изнасилования. Шел он по Берлину, немка к нему подбегает, кричит, лицо ему царапает и платье на себе рвет. Капитан опешил, не может понять в чем дело. Арестовали его, дело «сшили», получил 10 лет лагерей. Чья это была провокация? Он так и не понял. После войны никто немок не насиловал – они, простите за выражение,- «сами давали», кто по «любви», кто за пару пачек сигарет - пусть это и прозвучит цинично.
...Когда во время разведки боем мы переправились через р. Дон, готовились к атаке на высоту, когда каждый жестами указал, сколько переправилось и готово к атаке, я тихонечко скомандовал: "Ну что, братцы, с Богом!" Потом мне это дорого стоило. Комиссар полка на меня насел: "Какой Бог? Почему не было команды: "За Родину! За Сталина!" Какой крик, какая команда: "За Родину! За Сталина!" Так кричали, когда поднимались в атаку, днем, в бою, а тут немцы спят. Их главное не разбудить, не переполошить. Пару раз особисты интересовались, верующий ли я.
...Меня мой разведчик, узбек Альметов, коммунист и орденоносец, пытался застрелить тихой сапой. Он отказался выполнить мой приказ, и мне пришлось принять крутые меры. Альметов почуствовал себя "оскорбленным в лучших чуствах", затаил злобу и решил меня прикончить, искал подходящий момент, но я его "ждал". Он все понял, и после этого случая молчал , и ничем свою неприязнь не показывал.
...Дошли до какой-то деревни. Смотрим, часовой что-то охраняет. Его убили, но появились еще двое, одного убили, а второго взяли в плен. Надели ему колпак на голову, в рот кляп, и потащили. У нас в роте был такой специальный ватный колпак для "языков", как ведро. Причем этот унтер вначале отказывался идти, даже говорил: "Хоть расстреливайте, но не пойду". Но Плетников через нашего переводчика ему сказал: "Поживешь еще". Привязали его за член, и он так побежал... Но смеха это ни у кого не вызвало, тем более у меня, у всех же нервы на пределе...
...По сравнению с немцами мы были очень бедные. В их окопах мы находили и масло сливочное, и консервы, и шнапс, не то, что у нас.
...После войны отношение к женщинам было плохим. Мы даже боялись говорить, что мы фронтовики. Нас обзывали "ППЖ", полевая походная жена. Когда я замуж вышла, муж был меня на 12 лет старше, и я боялась ему признаться, что была на фронте. Мы все ордена свои попрятали!
...Не в пример нашим соотечественникам, немцы очень ответственные, дисциплинированные. Немец никогда не позволит себе пьяным на улицу выйти или даже окурок где-то бросить. Всё чисто, культурно. Мало того, по одежде с первого взгляда и не определишь, кто перед тобой - министр или простой рабочий. Если у нас на фабриках тогда никаких условий не было, то в Германии они заканчивают работу, принимают душ, переодеваются и идут по улице все в рубашках с галстуками, в руке портфель. В толпе немец никогда никого не толкнёт, не нахамит. Нормальные они люди. Просто не повезло им, что у них Гитлер к власти пришёл.
...Еще во время войны, когда проходили в Карпатах, то в одном месте нашли три трупа наших девушек-военнослужащих, даже не знаю, кто это были. Перед смертью их страшно пытали: отрезали груди, выкололи глаза, звезды на теле вырезали, ну как так можно... Я лично видел эти растерзанные тела... Причем, точно было известно, что это сделали именно венгерские солдаты. И вскоре после этого в плен взяли четверых венгров, их привел один боец на лошади, и командир его спрашивает: "Где их взяли?" - "Сидели в скирде, стреляли по нашим из пулемета и снайперских винтовок". - "Ну, раз так, отправить их в земотдел..." И тут же их просто расстреляли... Но чтобы у нас кто-то пленных пытал, я про такое даже и не слышал никогда.
...В свободное время я ходил по Берлину (благо имелся документ, разрешающий выход из части). Ходил в кино. Кстати, кинокартину «Сердца четырех» я впервые видел в Берлине. Она шла на русском языке и я, как мог, комментировал ее сидящим рядом немкам. Судя по реакции зала, картина немцам понравилась. Особенно восторгались Самойловым немки, называвшие его нидлиш (милый).
...В 1945 году, по моему мнению, немцы бились с упорством обреченных. И жалости к ним никто не испытывал. Даже при допросе пленных, попадались такие нацисты-фанатики, что нам в лицо плевали, презирая смерть...
...Один раз там, где я наступал со своим отделением, нужно было взять сильно укрепленный дом. Мы идем на захват, а там немцы сидят, они кое-что изучили по-русски, кричат: "Иван, не стреляй, мы уйдем!" Я знал немецкий, мы договорились, что мы стрелять не будем, а они первый этаж оставят. Мы, отделение, всего 10 человек, туда пробрались, постреливаем, но оказалось, что в доме много немцев было, и не все ушли, часть осталась. Первый этаж наш, там вода, а со второго немецике позиции начинаются. Повоевали, постреляли, немцы нам кричат: "Рус, дай воды!" Я в ответ: "А вы, фрицы, дайте нам курева!" У них же сигареты были, а не наши самокрутки. Спускают они сверху на веревке свой плоский котелок, заполненный сигаретами. Мы высыпали сигареты, набрали воды, кричим: "Тяните назад". Немцы потянули, поболтали немного, кричим: "Немцы, тикайте, а то стрелять будем!" Те в ответ: "Подождите, нам еще котелок воды нужен!" Снова котелок с сигаретами спустили немцы, мы им водой его заполнили. После немцы из дома ушли, мы вдесятером его полностью заняли, доложили начальству, что объект взят. Это было очень важно, потому что этот дом сильно мешал продвижению наших войск. Наверху такому делу очень обрадовались, за это мне дали Орден Славы 2-й степени.
...За то, что девушки в армии становились чьими-то ППЖ - их не особо осуждали, тут было все понятно. Приходит молодая санитарка или телефонистка в стрелковый батальон, а там несколько сотен здоровых мужиков, уже забывших, как это, девушку обнять, все смотрят на нее с интересом, многие с сочуствием, но некоторые и с похотью. Вот она и идет в ППЖ к старшим офицерам, ищет покровителя в штабе, там и место почище, и от приставаний других "потенциальных кавалеров" всегда защита будет. Но не все "шли по рукам"... Таковы были реалии, но тогда и моральные устои были другими. У нашего заместителя командира полка в ППЖ была девушка-снайпер, на минуточку. Так он ей в снайперскую зачетную книжку от "своей широкой души" столько застреленных "фрицев" записал. Мы над ней подшучивали, у тебя "боевой счет" скоро на звание Героя потянет, а она отвечала, что, мол, зря смеетесь, сколько бы там не записано, а половина счета ее, честная, лично убитые из снаперской винтовки немцы.
...Помню одного "языка", которого мы повезли в штаб полка на санях. Немец всю дорогу орал, что он всегда был социалистом и что "Гитлер капут!", и так надоел нам своими криками, что ребята высадили его из саней и сказали - "Вали отсюда на все четыре стороны". Мы едем дальше, а немец бежит за санями - в плен хочет...
..."На войне как на войне", конечно, и "трофейничали", да и "девок щупали", не без этого, но я ни разу не видел случаев прямых жестоких издевательств по отношению к цивильному немецкому населению. Когда почти без боя взяли Росток, то уже на следующий день в город был введен полк из состава частей по охране тыла, со специальной задачей - для поддержания порядка. Отношения с местными немцами были неплохими, наши тыловые службы сразу организовали пункты питания для гражданских жителей города. Можно было увидеть следующую картину: лежит на мостовой наш офицер, пьяный "в дым", а два пожилых немца пытаются поднять его, объясняя другим - "Он не мертвый, он больной, ему надо срочно помочь".
...Еще до этого я узнал, что немцы сделали с евреями города Умань, да и всего мира. И я решил, что буду поступать с немцами также, как они поступали с моим советским и с моим еврейским народами. Но когда я первый раз столкнулся с гражданскими немцами, мне не захотелось их убивать. Передо мной стояла пожилая немецкая пара, и рука не поднялась. Так и никого не трогал, ни разу... Как-то попал к нам в плен молоденький немчик , лет семнадцати. Я четко осознавал, что если пошлю его с конвоиром в наш тыл, то не доведут, обязательно «шлепнут» по дороге. Спросил у немца –«Ты кто?» -«Артиллерист»-«К нам пойдешь подносчиком снарядов?» -«Да». Три дня он воевал у нас в расчете, а потом я лично отвел его в штаб полка и передал под охрану.
...Немцы всегда оставались сильным, хорошо организованным противником. И в конце войны они давали нам иногда "прикурить", дрались до последнего патрона и человека, а если отходили с линии обороны, то без паники и драпа.
...В дни боев за Буду произошел инцидент, в результате которого я сам мог погибнуть, причем от своих. На недавно освобожденной улице меня остановила криком девочка лет десяти и, плача, повела в квартиру многоэтажного дома. Там советские старшина и двое солдат, разгоряченные боем и вином, пытались надругаться над тремя женщинами, находящимися в квартире. И, как я позже узнал, одна из них была еврейкой, которую они более четырех месяцев прятали от депортации в лагеря смерти. Когда старшина меня увидел, он наставил на меня автомат и принялся кричать: "Уйди, или мои ребята тебя сейчас прикончат!", мол, скольких русских женщин мадьяры насиловали и убивали. Возникла крайне критическая ситуация: я один, а против меня трое озверевших пьяных солдат, которым я помешал исполнить свои замыслы. Потребовалось проявить волю, терпение и осторожность, чтобы под прицелом автоматов уговорить их не превращаться в насильников и убийц. Два часа, проведенные там, стоили мне огромного напряжения и запомнились на всю жизнь. Ведь я был один, и никто даже не узнал бы о моей гибели от своих солдат...
...В Губене, к нам, в полуокружение прибыл штабной инспектор, подполковник, по фамилии Ц-в. Мы находились в четырехэтажном здании, и вдруг услышали этажом ниже женские крики. Наш комбат, майор, приказал разобраться, что происходит. А это сам инспектор пытался изнасиловать немку. Тогда наш комбат сорвал с него погоны и возмущенно произнёс: - «Какой ты подполковник!? Ты, сволочь, честь офицера опозорил! Я тебя разжаловал! Вон отсюда!»
...Там даже романы возникали между русскими и немками. Правда, это категорически запрещалось. Провинившегося военнослужащего за 24 часа отправляли из Германии. У нас два таких случая было. Один из них особенно запомнился. У нас лейтенант был переводчиком, и у него так завязалось с одной немкой, что они даже пожениться хотели. Командование не разрешило. Причём она даже была готова уехать с ним в Россию. Но, как они ни уговаривали командование, им расписаться не позволили, а его из Германии выслали.
...Днем на трех танках подъезжаем к какому-то придорожному трактиру. Слезли с танков. Три бойца заглянули в харчевню и тут послышались выстрелы. Ребята выбегают. Один из них ранен. Из трактира в панике выскочили немцы, человек пятнадцать. Двое смогли удрать, а остальных мы перебили на месте. Зашли вовнутрь. Хозяйка трактира нам улыбается, предлагает отобедать за счет заведения.
...Однажды я видел, как повар, из стрелкового батальона, пожилой дядька, татарин, заметил среди пленных «власовца», своего земляка. И забил его насмерть, считай, что половником убил, при этом, приговаривая – «Ты сука, всех татар опозорил!». Никто его не останавливал.
...В Восточной Пруссии в пустых населенных пунктах бродили тучи брошенного бежавшими от нас хозяевами "бесхозного" скота. Бойцы сами доили коров. В подвалах домов мы находили соленья, закатанные в стеклянных банках, мы такое видели впервые. Отъедались мясом, и дошло до того, что многие стали воротить нос от говядины или свинины, мол, зачем это жрать, когда под рукой куры и гуси, нам "дичь подавай". Вскоре за нашей спиной появились " сельхозкоманды" собиравшие ничейный скот, технику и прочее добро, до последнего зернышка - все это отправляли в СССР.
...Вот трофеи мы собирали и сдавали их в тыловые части, себе ничего не брали, вот только из Австрии нам разрешили отправить посылку домой, но маловато я отправил. Мои же старшие братья поездами намного больше перевозили.
...Я еврей, и после всего, что немцы сделали с моим народом, был готов со спокойной душой убивать их всех до единого. Но вот пришел на немецкую землю, и не трогал гражданских немцев, хотя терзался от одной мысли – они все убийцы, или матери и дети убийц, почему я должен их жалеть и проявлять великодушие. Есть такое понятие – «коллективная ответственность». Немцы, все как один поддерживали Гитлера, прекрасно знали, как поголовно уничтожают евреев, к славянским народам относились как к быдлу и недочеловекам, прославляли своих палачей и эсэсовцев и так далее. И те из нас, кто восхищались богатыми и крепкими немецкими крестьянскими хозяйствами, хорошо знали, что немецкие бауэры по сути дела были рабовладельцами, у каждого из них в хозяйстве были самые настоящие рабы, угнанные в неволю «ост» - рабочие… Так кого мы должны были жалеть?
...Когда наш повар ставил на стол очередное блюдо, американский офицер налил ему полную четырехсотграммовую кружку «виски», рассчитывая, что он поделится с работниками кухни. Но повар одним залпом осушил содержимое кружки, и только крякнул, не закусывая. Американцы оцепенели в изумлении... Было чему удивляться: американцы угощали чешек плитками шоколада, а местных парней сигаретами, а мы, только и всего, что пели вместе с чехами «И за острова на стрежень».
...В самом начале берлинских боев, мы, все три взвода управления дивизиона вместе, сидели в фойе какого-то здания, балагурили, кто-то показывал товарищам трофейные часы. Позади нас какие-то артиллеристы чистили пушку и стали ее проверять. Случайный выстрел… Снаряд попал прямо в нашу толпу, вокруг меня сраженные насмерть люди попадали как снопы, а я целый, на мне ни царапины… Подошли к расчету этого орудия, но не убивать же их… Случайный выстрел…
...По поводу насилий над немецкими женщинами. Как правило, все происходило по взаимному согласию. Ты еще в дом не зашел, как немки готовы отдаться и находятся в «полной половой готовности». И не потому что их пропаганда Геббельса запугала, мол, все русские солдаты - это азиаты-насильники, так легче лечь сразу в кровать, чем навеки в сырую землю. Многие женщины просто изголодались по мужикам.
...Интенданты в те дни действительно потеряли совесть, "трофейная лихорадка" дошла до абсурда, один раз задержали машину с грязным бельем из немецкого госпиталя, которую вел наш шофер. Он даже не мог внятно объяснить, зачем ему это грязное барахло.
...У нас был «сын полка», мальчишка лет пятнадцати, в свое время сбежавший из немецкого концлагеря, так его приходилось останавливать, а то он начал противотанковыми гранатами немцев «глушить». Сказали нашему старшине, чтобы за ним присматривал, а то он мог пол-Германии по ветру пустить. Но ведь было право у этого парня мстить!
...Приехал голый, без всяких трофеев - демобилизовался-то из госпиталя. Если бы из роты, то и одели бы нормально и трофеи были. Мы вырывались в Венгрии в города, где все ювелирные магазины были открыты, ничего не успели спрятать. У всех были полные карманы часов, браслетов.
...Много народа погибало из-за отсутствия связи и несогласованности между различными подразделениями. Неразбериха. Никто толком не знал, где какая бригада или полк, кто на сколько километров успел продвинуться вперед. На подступах к Берлину на моих глазах погиб целый стрелковый батальон от массированного залпа своих же «катюш». Страшно было смотреть на поле, усеянное трупами более двухсот молодых, стриженных «под ноль» ребят. Как декорация для фантастического фильма...
...В разгар войны в газетах и по радио нас призывали в страстных очерках и стихах Эренбург, Сурков, Симонов мстить фашистам за их злодеяния. Стихотворение Константина Симонова так и называлось - «Убей его!»... Я же, убивая фашистов, никакой особой радости не испытывал. Знал, что надо убивать и делал свою работу. Кому-то этот немец враг, а кому-то друг, муж или сын. И пленных не пристреливал, и раненых «фрицев» не добивал... Мое стихотворение "Я его убил":
Как в бинокле памяти я вижу
За Днепром заснеженную даль.
На снегу в траншее немец рыжий,
Человек, застывший навсегда.
Я его убил. Мне стало страшно.
И ему и мне хотелось жить.
Я его убил. Секундой раньше
Он успел бы сам меня убить.
Может быть, ждала солдата мама,
Может он имел жену, детей.
Пуля весит ровно девять граммов,
Горе же куда потяжелей.
Я убил его у старой рощи,
У склоненных до земли ракит.
Если был он человек хороший,
Жаль его, но Бог меня простит.
Обсудить в моём Телеграм
Часть 1
Часть 2
Часть 3
Часть 4
Часть 5